|
БИБЛИОТЕКА |
| |
|
Жерар Кан ПЕДАГОГИКА ЯНУША КОРЧАКА И ЕВРЕЙСКОЕ ВОСПИТАНИЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ 11 | ||
|
V. ПЕДАГОГИКА КОРЧАКА В СВЕТЕ ЕВРЕЙСКОГО МЫШЛЕНИЯ
Исследователь творческого наследия Корчака не может не попытаться упорядочить
его несистематические мысли и замечания. Сделать это без определенных потерь
невозможно: обобщая его идеи, приходится опускать многие детали, а это, в свою
очередь, влечет за собой несправедливость по отношению к Корчаку-практику.
Корчак не доверял чужим теориям, он рассчитывал на собственный опыт, который
постоянно заставлял его пересматривать и собственные убеждения. "Пусть ни один
из его [воспитателя - Ред.] взглядов не будет непререкаемым убеждением...", -
писал Корчак в книге "Как любить ребенка". Собственный опыт был решающим -
Корчак резко критиковал слепую веру в книгу: "Книги с их готовыми формулами
притупили зрение и сделали вялой мысль. Живя чужим опытом, наблюдением,
мнением, люди настолько утратили веру в себя, что и не хотят смотреть своими
глазами" ("Как любить ребенка''). Ни строгое расписание кормления младенца, ни
оковы шаблонов, ни твердые правила не должны быть в воспитании главным - для
воспитателя куда важнее быть чутким, уметь внимательно наблюдать и доверять
своему опыту. При этом Корчак имеет в виду и себя, и читателей, ибо опасается,
как бы у тех не появилось желание безраздельно верить ему. Поначалу может показаться, что Корчак враждебно относился к теории, но на самом деле как раз наоборот: теории он отводит центральное место. По этому поводу он пишет: "Благодаря теории - я знаю, а благодаря практике - чувствую. Теория обогащает интеллект, практика расцвечивает чувство, тренирует волю. "Я знаю" не значит действую сообразно тому, что знаю. Чужие взгляды должны преломиться в моем живом "я" ("Теория и практика", 1925). Ю. Олкерс называет Корчака "теоретиком собственной практики", который "вновь и вновь пытается осмыслитъ свою деятельность"111. Его теория сложна, как сложен сам предмет. Ока противоречива и неоднородна и уклоняется от какой бы то ни было научной систематизации. Скептичное отношение Корчака к устоявшимся взглядам проявляется и в его ассоциативном стиле письма. Но несмотря на это в нем очевидна позиция, которая дает право "говорить о мотивах и лейтмотиве"112. Корчаковскую скептическую "педагогику незавершенности"113 можно реконструировать в общих чертах, но при этом необходима некоторая осторожность. X. Хентиг пытается сделать это следующим образом: "В конечном счете, его идеи упорядочивает один-единственный принцип и один-единственный факт: принцип уважения к ребенку и факт его спонтанной, я бы сказал, непедагогической любви к ребенку"114. Итак, стремясь уловить сходство мышления Корчака и еврейского мышления, мы исходим из корчаковского принципа уважения ребенка. Именно из него вытекают остальные элементы его педагогики: настоящее важнее будущего, значение поступка сегодняшнего дня, свободное решение ребенка поступать тем или иным образом в настоящем. С этим связан еще один существенный элемент педагогики Корчака - возможность раскаяния. Не менее важная роль в его понимании воспитания отводится письменному слову и учению. Мы также остановимся на вопросе религиозности Корчака как ключевом в освещении его отношения к еврейству. При этом мы будем лишь отчасти опираться на сказанное выше об основах еврейского воспитания, так как педагогические идеи Корчака не вполне укладываются в эти категории. Именно по этой причине мы будем часто предоставлять слово самому Корчаку. Названия программных произведений Корчака указывают на его главное стремление: право ребенка на уважение. Он неизменно отстаивает это основополагающее право, обвиняя взрослых в том, что они не уважают детей, этот "пролетариат на маленьких ножках". В глазах взрослых значимость детей невелика, например, их можно без спроса брать на колени или держать взаперти. Современная педагогика старается сформировать удобного ребенка, стремится "...усыпить, подавить, истребить все, что есть воля и свобода ребенка, твердость его духа, сила его требований и его намерений" ("Как любить ребенка"). Еще удобнее жить вообще без детей. Корчак, напротив, видит в ребенке "неразгаданную тайну": "Ребенок - это пергамент, сплошь исписанный мелкими иероглифами, лишь часть из которых ты сумеешь прочесть..." ("Как любить ребенка"). Жизнь детей представляет собой для него ничуть не меньшую ценность, чем жизнь взрослых; дети заняты тяжелым трудом роста, и у них те же заботы и нужды, что у взрослых. Единственное, что отличает детей от взрослых, это их меньший жизненный опыт (и надо дать им возможность eго приобретать). "Мы значительно опытнее детей, мы знаем много такого, чего дети не знают, но то, что думают и чувствуют дети, они знают лучше нас" ("Как любить ребенка").
Корчак требует уважения к ребенку; для него ценность представляет не только большое, но и маленькое, незаметное. Ребенка надо уважать - неопытного и такого, какой он есть. Ребенок имеет право на личное, право чем-то владеть, право на тайну, право молчать, не быть расположенным к шуткам, выдвигать условия, выражать свои чувства, право использовать все свои преимущества, "чтобы обратить на себя внимание" ("Как любить ребенка"), у него есть право знать и играть, право иметь хорошего учителя и право жаловаться. Собственный отрицательный опыт, который Корчак приобрел, работая в летних колониях, научил его быть осторожнее с обобщениями, с требованием равных прав и равных обязанностей для всех. Именно особые случаи в работе с детьми ставили перед воспитателем самые сложные и самые благодарные задачи: "Если на сто пятьдесят ребят один плавает так, что ему ничего не грозит,... если другие дети не против, ему даже можно разрешить купаться одному. Надо иметь смелость взять на себя ответственность за его жизнь" ("Как любить ребенка"). Таких примеров у Корчака много: "ребенок имеет право солгать, выманить, вынудитъ, украсть", но - "ребенок не имеет права лгать, выманивать, вынуждать, красть" ("Как любить ребенка"). И все же товарищеский суд в Доме сирот постоянно делал исключения.
Во всех названных правах, как и тех бесчисленных правах, которые нами не
упомянуты, звучит основное требование - уважение к ребенку, и при этом не к
некоему абстрактному ребенку, а к каждой конкретной личности. "Для Корчака
всегда важен не ребенок вообще, а данный ребенок. Не то, каким ребенок будет,
а то, какой он есть, - не то, каким он должен, а то, каким он может быть" (И.
Неверли). Корчак не идеализировал ребенка; понимая, что его развитие связано с
периодами "затишья и отступления" ("Как любить ребенка"), что отрицательное
также является частью воспитания, он подчеркивал, что ведет речь о реальном, а
не о воображаемом ребенке. "Мы нарядили детей в униформу детскости и верим,
что они нас любят, уважают и доверяют нам, что они невинны, легковерны и
благодарны" ("Как любить ребенка"). Конечно, дети могут быть такими, но не все
дети таковы, и - самое главное -дети не всегда таковы. Для разных детей не
бывает одинаковых ситуаций: то, что хорошо для одного ребенка, для другого
может Эта точка зрения расшатывает педагогический оптимизм: если ребенок является самостоятельной, самобытной личностью, он в любое время может начать развиваться в том направлении, которое ни в коей мере не соответствует направлению, заданному воспитателем. Случаи, "когда у скряги вырастает расточитель, у безбожника - богобоязненный, у труса - герой..." ("Как любить ребенка") ярко иллюстрируют этот "закон антитезы", как его называет Корчак. Возможности воспитания не безграничны - воспитание может окончиться неудачей. В реалистичной оценке воспитательного процесса Корчак ставит под сомнение и право воспитателя на решительные меры: ребенок отвечает за себя сам, воспитатель, в лучшем случае, несет ответственность за сегодняшний день. Воспитатели могут создавать условия, но не влияют на то, как эти условия повлияют на ребенка: "Я могу положить начало традиции правды, порядка, трудолюбия, честности, искренности, но я не в cuлax переделать ни одного ребенка. Береза так и останется березой, дуб дубом, лопух лопухом. Я могу пробудить то, что дрелмлет в душе, но создать что-либо не могу" ("Как любить ребенка"). Воспитатели не имеют права требовать результата и спрашивать с ребенка за то, что в течение нескольких лет кормили его и заботились о нем: "Может, для каждого из вас свой путь - даже если кому-то он покажется самым плохим - будет единственно верным?" ("Как любить ребенка"). Ребенок не есть объект педагогического воздействия. Более того, он свободен в своих решениях и действиях; воспитатель не может направлять путь ребенка. И, может быть, этот путь приведет ребенка "к Богу, поможет обрести Родину и Любовь", как писал Корчак в уже упоминавшемся напутствии своим воспитанникам. Свобода в таком понимании крайне характерна для Корчака. Он уважает человеческую мысль и радуется, "что она, свободная, парит на разных высотах, носится в разных направлениях, сталкиваясь с другими, снижая полет и снова взвиваясь ввысь, заполняет собою пространство. Отважная в своих поступках, она жадно ловит отзвук чужого пульса и с любопытством ждет завтрашнего дня, полного новых восторгов и удивлений, знаний, заблуждений, борьбы, сомнений, утверждений и отрицаний" ("Как любить ребенка"). Незадолго до гибели, занятый мыслями о смерти, Корчак пишет в своем "Дневнике", что хотел бы так много сказать детям и - главное: сказать им, что они "совершенно свободны в выборе своего пути". Таким образом, свобода и уважение - важнейшие моменты в отношении Корчака к ребенку. Но насколько это уважение к "чистому, светлому, непорочному святому детству" ("Право ребенка на уважение", 1928) связано у Корчака с еврейским мышлением? Как уже говорилось, из понимания человеческой сущности в иудаизме, как и в других религиях, следует принципиальное уважение к человеку; не отягощенный наследственным грехом, еврей сам несет ответственность за свои действия. Конечно, законы играют у евреев важную роль: они регулируют отношения между Богом и человеком, а также между человеком и человеком. Но уважение к человеку выражается и в том, что законы перестают действовать в момент, когда человеческая жизнь находится в опасности. Однако для Корчака еврейские законы обязательны не в традиционном смысле - он ищет свой путь к Богу. В то же время его собственные представления совпадают с еврейскими идеями там, где речь идет о требовании уважения к человеку (а это для Корчака главный принцип). В корчаковском требовании уважения к ребенку, выросшем из его практики, говорит его радикализм: он защищает каждого отдельного ребенка даже от общепринятых правил и установлений. Насколько нам известно, иудаизм не идет так далеко. Еще одна линия связи Корчака с еврейством - это идея свободы. Из отсутствия в иудаизме обязательной направляющей инстанции в вопросах веры вытекает характерная свобода интерпретации: например, в Талмуде, друг с другом соседствуют как равнозначные разные интерпретации; нет общего пути служения Богу, каждый должен найти свой собственный путь. (В одном из хасидских рассказов говорится, что на вопрос рабби Дов Бера из Радошиц, есть ли один, общий для всех путь служения Богу, провидец из Люблина отвечает: Невозможно научить людей, какой путь они должны избрать. Есть много путей, ведущих к Господу. Один путь служения Богу - путь изучения Торы, другой - путь молитвы, третий - поста, четвертый - еды. Каждый должен тщательно взвесить, куда влечет его сердце, и тогда уже всем своим существом устремиться по этому избранному пути). Эта мысль очень корчаковская по духу: Корчак признает право ребенка на собственное развитие, развитие, которое воспитатель не хочет и не может направлять. Имея самые разные мнения, он не должен отдавать предпочтение ни одному из них. Сравнивая корчаковские представления о воспитании с сугубо иудейскими, необходимо сделать одну важную оговорку: уже было сказано, что на практике, прежде всего в ортодоксальных семьях, самость ребенка, его право быть самим собой признавалось не всегда; детей приобщали к традиции, и они должны были повиноваться ей. Большей свободой пользовались дети в либеральных еврейских семьях. Итак, можно утверждать, что уважение к человеку есть основной момент как еврейской, так и корчаковской мысли. Различие состоит, прежде всего, в степени радикализма этой мысли: Корчак включает в понятие "уважение к ребенку" и его защиту перед общепринятыми требованиями. Совпадает с иудейской идея Корчака о свободе: не заимствование существующего мнения, а собственные размышления и поиск собственного пути.
Корчаковское требование уважения к ребенку нашло наиболее яркое выражение в
известной "Magna Charta Libertatis" ("Великая хартия свободы"): "Внимание! Или
мы сейчас договоримся, или навсегда разойдемся...
1 . Право ребенка на смерть. Эти сформулированные Корчаком права, или, точнее, требования - поражают. Ребенок имеет право на смерть? Корчак объясняет это следующим образом: "Из страха, что смерть отнимет у нас ребенка, мы отнимаем его у жизни; не желая, чтобы ребенок умер, мы не даем ему жить" ("Как любить ребенка"). Отстаивая право ребенка на смерть, Корчак выступает против чрезмерной опеки: взрослые боятся, что с ребенком может что-то случиться, и из-за этого страха они не позволяют ему приобретать важный жизненный опыт "Сломаешь руку, попадешь под машину, собака укусит. Не ешь сливы, не пей cыpyю воду, не бегай босиком, не болтайся на солнце, застегни пальто, завяжи шарф. Вот видишь, не послушался. Погляди -вот хромой, а этот слепой. Помогите - кровь! Кто дал тебе ножницы??" ("Как любить ребенка"). Но как без этого опыта ребенок научится жить? "Как он сумеет жить завтра, если мы не даем ему жить сегодня сознательной ответственной жизнью?" ("Право ребенка на уважение"). Корчак призывает взрослых дать ребенку возможность приобретать свой опыт, ибо только тогда он сможет выстоять в жизни. Он должен учиться обращаться с деньгами, распоряжаться своим имуществом, обмениваться им и должен иметь возможность попробовать свои силы, утвердиться в коллективе, отважиться на что-то особенное - а это небезопасно: "Воспитатель, как надзиратель, хорошо знает, что от удара в глаз ребенок может ослепнуть, что всегда есть угроза, что т сломает руку или подвернет ногу, но он помнит многочисленные случаи, когда ребенок едва не остался без глаза, чуть не выпал из окна, сильно ушиб, а мог и сломать ногу, хотя настоящие несчастья относительно редки, а главное - от них не застрахуешь" ("Как любить ребенка"). Несчастные случаи невозможно предотвратить, но это не значит, что воспитатель должен все разрешать. Необходимо обозначить границы - если расходятся требования ребенка и воспитателя или если ребенку явно угрожает опасность: "Запрещая, мы так или иначе закаляем волю, хотя бы лишь в обуздании своих желаний, в умении говорить себе "нет", -ограничивая, мы развиваем изобретательность, умение ускользнуть из-под надзора, пробуждаем критицизм" ("Как любить ребенка"). Принципиальная задача воспитателя состоит в том, чтобы "дать ребенку жить" ("Право ребенка на уважение"); это связано с определенным риском, который нельзя не брать в расчет. Чрезмерные опека и забота так же вредны для ребенка, как и невнимание и пренебрежение.
В том же духе, что и право ребенка на смерть, интерпретируются Корчаком другие
права - заботясь о будущем детей, их лишают настоящего: "Ради завтрашнего дня
пренебрегают тем, что радует, печалит, удивляет, сердит, занимает ребенка
сегодня. Ради того завтра, которое он не понимает и не испытывает потребности
понимать, крадут годы и годы его жизни" ('Как любить ребенка"). Мир постоянно
меняется, он как одна и та же река, в которую нельзя войти дважды. "Каждый дом
другой и каждый человек другой, и всё так только одно мгновение. (...) Отказываясь от ориентация на будущее, Корчак отходит от традиционной теории воспитания, которая видит в воспитании "предвосхищение будущего ребенка"115. Для Корчака ребенок и только ребенок отвечает за свое будущее. В сферу компетенции воспитателя входит настоящий момент и, в лучшем случае, сегодняшний день. "Он обязан целиком заниматься проблемой ребенка "быть", а не "стать"116. И все-таки Корчак - педагог, который действует в интересах ребенка и смотрит дальше нужд сегодняшнею дня. "Он честен, признаваясь, что сегодня нельзя прогнозировать будущее. Педагог работает на завтрашний день, но не может распоряжаться результатами своего труда"117. Будущее существует, только мы не можем сказать, каким оно будет, и не можем строить его за кого-то другого. Именно в этом смысле и надо понимать напутствие Корчака своим воспитанникам-выпускникам Дома сирот. Этот текст, известный как "Прощание", обобщает педагогические убеждения Корчака столь выразительно и столь созвучен иудейским представлениям, что нелишне еще раз процитировать его.
"Мы с теми, кто отправляется в долгое и дальнее путешествие. Это путешествие
зовется - жить (...)
Мы не даем вам Бога, ибо вы сами, собственным трудом должны найти его в
своей душе. Поиск собственного пути и идея о будущем мира, о лучшей жизни, которая начинается уже сегодня, типичны для еврейства. Жизнь направлена не на грядущее избавление - оно предвосхищается сегодня и приближается каждодневным выполнением мицвот: Мессия - в человеке. Здесь мысль Корчака совпадает с хасидскими представлениями. (Некоторые исследователи - например, М. Кирхнер - убедительно показывают, что еврейское мышление было важной частью мировоззрения Корчака не только в последние годы его жизни, когда он был заключен в варшавском гетто, но и на протяжении всей жизни)118. Хасидизм рассматривает жизненный путь человека, как "сумму священных мгновений". Значение мгновения обосновывается многообразно. В частности, следующим образом: каждый день является днем творения, Тора дается каждый день и каждый день имеет свое благословение (вспомним, манну небесную). Как уже было сказано, человек в непосредственной близости к Богу каждый день должен делать свой выбор между жизнью и смертью, благословением и проклятьем, добром и злом. Что же касается воспитания, то здесь сошлемся на умозаключение Ф. Розенцвейга: "Я очень давно понял, что когда требование исходит извне, достигают меньшего результата, чем в случае внутренней потребности, ибо все требуемое извне хотело бы достичь конца, еще не начавшись. Пожалуй, все искусство жизни заключается в том, чтобы в каждое мгновение хотеть ближайшего (мгновения), всегда хотеть только начала, а что касается конца, то полагаться на Бога... Ближайшее мгновение всегда мстит за себя, если его унижают, превращая лишь в средство для достижения чего-то, что за ним должно наступить. Надо относиться к ближайшему мгновению так, как будто дальше ничего не будет. Даже следующее за ближайшим мгновение уже не принадлежит нам"119. "Отдаленное можно уловить только через ближайшее, ближайшее данного мгновения. Любой план здесь изначально неверен, уже потому что это - план"120. Близость этих идей взглядам Корчака - очевидна. Мгновение - это то, на что мы можем влиять; будущее же остается неизвестным, оно не в нашей власти. Итак, очевидной представляется параллель между вниманием Корчака к настоящему моменту, отсутствием у него задачи, связанной с будущим, с перспективой, но также и отсутствием обязательств по отношению к этому неизвестному будущему, и иудейской - прежде всего хасидской - идеей о предвосхищении будущего избавления в настоящем. Взгляды Корчака пересекаются с еврейским мышлением и в том, какое значение он придает поступку. В статье "Дети и воспитание" (1900) Корчак затрагивает вопрос о том, что человеку дают знания. Он пишет: "Мы noнялu, что девиз "знание ради знания" может наполнить жизнь одного человека, по жизнь общества - никогда. (...) Общество должно руководствоваться принципом: науку - на службу человеку, наш труд, наши силы - для ближних... Нам нужны ученые, но прежде всего нам нужны люди дела". Это "новое направление", как пишет Корчак, вызвало "поворот в принципах воспитания". Знание вторично, для труда на благо общества важнее - "здоровье, сильная воля, высоко развитое альтруистическое чувство, глубокое чувство ответственности, знание жизни и людей (...). Прежде всего, надо научить ребенка смотреть, понимать и любить и только потом - читать; надо научить молодого человека хотеть и мочь действовать, a нe только много знать и уметь. Надо воспитывать людей, а не ученых" [подчеркнуто Ж.К.]. Отрицание типа самодостаточного ученого свидетельствует об отношении Корчака к ортодоксальному иудаизму, точнее, к определенным формам ортодоксального воспитания и образования. Корчак вовсе не отрицает роль знания, но поступок для него важнее знания. Поступок - это не красивый жест, "рассчитанный на эффект". "Не сам поступок, а побуждение характеризует ребенка, его нравственный облик, возможности его развития" ("Как любить ребенка"). Сам Корчак мог бы служить примером единства теории и практики. Корчаковская концепция воспитания понимается и реализуется "как диалектическое единство практики и теории воспитательных действий, как исследовательские поиски к вопросы на службе ребенка, точнее, на службе сегодняшнего дня ребенка"121. Исследователи говорят о "сочетании у Корчака идеи и действия"122, о его единственном в своем роде синтезе слова и дела, теории и практики123, что и подтверждает его глубинную принадлежность еврейству и иудаизму. Корчак не был бы Корчаком без своих поступков: именно он первым выполнял работы, которые впоследствии должны были выполнять дети, именно он не только говорил о праве детей участвовать в решениях, но и действительно реализовал это право в Доме сирот, именно он был для детей - до конца. Но в то же время именно этот конец обусловил односторонность взгляда на Корчака: его поступки начали идеализировать, из него сделали мученика (как только вообще обратили на него внимание), и его жизнь стали представлять только в таком свете. В этой связи верно сказано, что это своеобразное "устранение посредством прославления"124. Лишь в последние годы образ Корчака в литературе стал более реалистичным. И этот реалистичный образ ни в коей мере не снижает значения его дела.
Вне всякого сомнения, Корчак стремился создать некий образец: мальчик, герой его повести "Кайтусь-волшебник" (1935) познает тоску по лучшей жизни как желание ...самому стать хорошим человеком и наполнить смыслом свою жизнь - но не с помощью волшебных заклинаний, а с помощью волшебной силы, идущей из самого сердца" 125. Этот образец узнаваем и в других произведениях: добро начинается с одного хорошего поступка, как, например в "Славе" (1913) или в "Короле Матиуше I" (1923). Корчак не впадает в иллюзии, не требует от себя и от детей невозможного: "Не будем требовать от детей ни личного, ни коллективного самопожертвования" ("Как любить ребенка"). Он знает, что значит сопротивляться обязательным нормам: "...Нужно очень большое мужество, чтобы не бесплодной критикой, а действием противостоять правилам, обязательным для данного класса или данной прослойки". Для него важно "не то, что должно быть, а то, что может быть" ("Как любить ребенка").
Труд играл в Доме сирот важную роль: дети выполняли все повседневные,
посильные для них, обязанности: физический труд был столь же уважаем, сколь и
духовный: "В Доме сирот мы извлекли метку и тряпку из чулана под лестницей и
поместили их не только на виду, но и на почетном месте - у главного входа в
спальню. Странное дело, но на свету все это "простонародье" облагородилось,
одухотворилось и ласкает глаз cвouм эстетическим видом" ("Как любить
ребенка"). Если тщательно вытертый стол так же значим, как аккуратно
переписанная страница, и если детский труд есть не простая замена наемного
труда персонала, то надо основательно изучить и освоить всякую деятельность.
Распределение обязанностей должно быть гибким и обдуманным. В противном
случае, труд может оказать на детей деморализующее действие. Несомненно,
Корчаку удалось привлечь детей к самой разной повседневной работе:
"Дежурства бывают утренние и вечерние, ежедневные и еженедельные (раздача
белья, купание, стрижка волос), разовые (выколачивание матрасов), летние
(уборные во дворе), зимние (уборка снега и т. д.). В еврейской жизни многое связано с соблюдением заповедей, а следовательно, с исполнением обязанностей. В этом смысле педагогическую деятельность Корчака в Доме сирот можно сравнить с заповеданным Богом выполнением Торы. Некоторые исследователи даже называют Кодекс Дома сирот "детской Торой " 126. Но это, пожалуй, преувеличение - названные тексты принципиально разнятся. В отличие от предписывающей нормы Торы, в Кодексе Дома сирот речь идет лишь о том, какое решение должен принять суд в том или ином случае. Хотя таким образом утверждаются некоторые нормы (поведения), диапазон действия этих законов принципиально ограничен жизнью Дома сирот. Попытаемся ответить на вопрос, насколько корчаковское понимание поступка и действия сводимо к еврейскому мышлению. Мы говорили о том, какую функцию в иудаизме выполняют заповеди: направленные на действие, они являются "указателями на пути облагораживания человеческой жизни"127; выполняя мицвот, человек ежедневным трудом предвосхищает будущее избавление, он становится помощником Господа. Добро начинается не завтра, а уже сегодня и в отдельном человеке. Не случайно М. Бубер писал, что добро и Божественное в мире можно найти только там, где человек сам дает его миру128. Такая позиция весьма характерна для Корчака: он начинает с себя, а не с других, он начинает сегодня, а не в далеком будущем, и, самое главное, он учит не словом, а делом. И здесь идея Корчака вновь созвучна хасидской традиции, представители которой не "проповедуют учение", а "сами есть учение"129. Говорят, что раби Зуся однажды сказал, что он не обладает ни мудростью, ни учением, и потому должен исполнять свою службу, "чтобы ему дозволено было узреть лик Господа"130. И Корчак исполнял свою службу - хотя и не соблюдением мицвот, как того требует Тора, а конкретным делом, то есть "предпочитая "учению" живую жизнь"131 . Еврейские заповеди требуют поступка, но мало совершить его формально - важна внутренняя установка человека. Об этой установке речь идет и у Корчака: дети решают, какую работу и какие обязанности они хотят взять на себя и брать ли на себя обязанность исправиться. Решение остается за ними, что вновь указывает на родство с еврейством: еврей обречен "быть свободным ц каждый день вновь выбирать... между жизнью и смертью, между благословением и проклятием, между добром и злом, подвергаться испытаниям, но никогда не покоряться"132. В этом смысле Корчак не ждет от своих детей ничего невозможного: "Пусть ребенок грешит. He 6yдем cтapaться предупреждать каждый его шаг, немедленно подсказывать дорогу, если он колеблется, бежать на помощь если оступится. Будем помнить, что в минуты тяжёлой внутренней борьбы нас может не оказаться рядом. (...) Ибо, если ребенок не ошибается в детстве, если его со всех сторон опекают и охраняют, и он не учится сам бороться с искушением, он вырастет в нравственном отношении пассивным - он не будет делать ошибок, пока нет случая их сделать, a нe потому, что умеет противостоять искушениям" ("Как любить ребенка".). Ребенок может и должен делать ошибки - только тогда у него будет возможность, совершив дурной поступок, понять, что это такое: поступать плохо и исправиться. Организация суда в Доме сирот институционально закрепляла именно такую возможность раскаяния. С еврейством Корчака связывает значение поступка: но ему важно не столько разработать соответствующие предписания, сколько дать детям возможность учиться на собственном опыте.
111) J. Oelkers. Erziehung in der Gegenwart -
Notizen zu Korczaks padagogischer Theorie./ Neue Sammlung,
1983 г. 228. | ||
| К ПРОДОЛЖЕНИЮ 12 | ||
| <<НАЗАД | ||
|
| ||
